Ай да Молодец!!!Ай да ЧЕЛОВЕЧИЩЕ !!!!!Такую ПРЕЛЕСТЬ устроить!!!!Дай-ка поцелую тебя....в монитор!!!
вторник, 08 декабря 2009
Жили-были в префектуре Канагава сэмэ и уке. Был у них маленький домик симпатичный и при нем - маленький садик. А в садике том на радость обитателям росли сакура стройная и конопля развесистая. Жили сэмэ с уке дружно и весело, то сакэ пили, то чай зеленый с сахаром-рафинадом, который им гайдзин заезжий оставил, то под сакурой яоились, то коноплю курили.
Всем хорош был уке: тоненький, хрупкий, глаза огромные, бровки домиком, губки бантиком, ну а уж все остальное - и просто заглядение. Одна беда: был уке не в меру любопытен. Чуть краем уха где что услышит, как тут же бежит к сэмэ спрашивать. И всем хорош был сэмэ - высокий, широкоплечий, мускулистый, лицо суровое, но одухотворенное, а уж в яое не было ему равных во всей префектуре Канагава! Одна беда: хоть и была его воля по твердости подобна лезвию катаны (ну и кое-чему еще), однако в том, что уке касается, становилась она мягче масла - того самого, которое они в качестве смазки при яое использовали. И не было у него от уке секретов и тайн. А одна беда плюс еще одна беда - две беды выходит, сами понимаете.
И вот отправился однажды сэмэ в Йокогаму за маслом (тем самым!) и гайдзинскими спичками - очень уж ими кося... трубку раскуривать удобно. Взял он свою любимую катану, сел на любимого коня, сыпанул в рукав кимоно горсть сахара гайдзинского (конь до него сам не свой был), поцеловал любимого уке на прощание и уехал. А уке на хозяйстве оставил, наказав к своему приезду суши налепить, сакэ подогреть, коноплю полить и новый танец с веерами разучить.
Скачет себе сэмэ, скачет, доскакал до Йокогамы, купил масла и спичек и обратно поскакал. Всего ничего до дому уже осталось, и тут выходит навстречу ему из темного лесу сокукетсу - волосы зеленые дыбом, глаза разноцветные навыкате. Конь на дыбы, сэмэ наземь, а сокукетсу улыбается этак застенчиво, облизывается плотоядно и уже готовится вонзить в сэмэ свои зубы. Оробел сэмэ, но тут вспомнил, что старые знающие люди говорили: коли встретишь сокукетсу, дай ему сладенького, и он от тебя отвяжется. Запустил сэмэ руку в рукав кимоно, вытащил горсть гайдзинского рафинаду и демону предлагает. Сокукетсу облизнулся, сахаром захрумкал, а потом вдруг как заговорит человечьим голосом: "Ты меня, сэмэ, от голодной смерти избавил! Обычно все кусочек один суют, а ты целую горсть, да еще и такого вкусного сахара. За это я тебе какой-нибудь подарок сделать должен. Сейчас прикоснусь я к гребню деревянному, который ты в волосах носишь, и с этой минуты будешь ты, сэмэ, понимать язык растений - все равно ничем другим я наделить тебя не смогу, потому как не умею. Ну а так как я все же злой демон и просто обязан сделать какое-нибудь западло, то не будет у тебя права рассказать хоть одной живой душе о своей чудесной способности. Как только скажешь кому - превратится тут же гребень в меч-вакидзаси и сделает тебе сэппуку".
С этими словами коснулся сокукетсу гребня деревянного, и в тот же миг начал сэмэ слышать, как листочки шепчутся, как травка жалуется на топчущие ее копыта конские да сандалии-гэта человеческие, и как кусты ругаются отчаянно, потому что в них недавно нагадил кто-то. А сокукетсу изчез, как и не было его.
Приехал сэмэ домой, а на пороге его уке радостный встречает, с коня спуститься помогает, разувает, в комнату ведет, сакэ подогретым поит.
- Купил ли ты масла, сэмэ? - спрашивает.
- Купил и масла, и спичек гайдзинских. Сейчас поем, трубочку покурю, ты мне станцуешь, а потом и масло без дела не останется. Ты мне лучше скажи, поливал ли коноплю в мое отсутствие?
- Поливал, а как же! Только вот беда случилась, пока тебя не было: скакали через наш садик пьяные гайдзины, да почти всю коноплю и повытоптали.
- Как повытоптали?! - в горе возопил сэмэ и выбежал в сад.
Видит: сакура стоит грустная, лепестки роняет в знак сострадания, а от конопляной делянки остались всего-то три хилых кустика. Загрустил сэмэ, закручинился, уронил скупую слезу мужскую.
- Эх, конопля, - говорит, - холили мы тебя, лелеяли, поливали тебя, удобряли, была ты ядреной и развесистой, а теперь на нет практически сошла, даже на то, что осталось, без слез не взглянешь...
- Еще бы на меня без слез смотреть можно было, - отвечает ему конопля, - ведь слезы твои - первая влага, которую я со времен твоего отъезда вижу!
- Как же так? - удивился сэмэ. - Тебя же уке мой любимый в мое отсутствие поливал!
- Врет он все и не краснеет! - возмутилась конопля. - Лучшие листочки оборвал и скурил, подлец, пока тебя не было, а что не скурил, то вытоптал.
Схватился сэмэ за голову.
- А как же пьяные гайдзины?
- Не было никаких гайдзинов, - отвечает ему сакура, - это уке твой ненаглядный, коноплею обкурившись, танец с веерами здесь разучивал. Как меня еще ухитрился не затоптать!..
Разозлился сэмэ на уке своего вероломного, прибежал в дом, ногами сердито затопал:
- Как посмел ты меня обманывать?!
А уке на него смотрит глазками своими невинными, ресничками хлопает, бровки домиком, губки бантиком:
- В чем и когда обманул я тебя, о сэмэ? Если считаешь меня виноватым в чем - накажи со всей возможной жестокостью, но поверь, не оскверняла уст моих грязная ложь и наглая выдумка, боддисатва Каннон свидетельница!
Еще больше взъярился сэмэ.
- Ты, - говорит, - боддисатву-то хоть не вмешивай! Совести у тебя нету, а стыда никогда и не было. Все я знаю: и что коноплю ты жаждой морил, пока меня не было, и что курил, наглец, ее без спросу, и что, в хлам укуренный, сам же делянку и вытоптал, а на гайдзинов сваливает. Вот как свяжу я руки твои сейчас поясом-оби, задеру кимоно тебе на голову, сломлю с сакуры ветку хлесткую да всыплю так, что неделю сидеть не сможешь! А потом будет тебе жесткий яой, и без всякого масла.
Испугался уке слегка такого поворота событий, но и обрадовался тоже, потому как до этого с него сэмэ пылинки сдувал, и не было в жизни уке никакого экстрима. Уке сам с себя оби стягивает, сэмэ его протягивает. Да только не смог сдержать в узде своего любопытства неуемного и спросил сэмэ - мол, как тот дознаться до правды-истины смог?
- Не скажу! - сурово сэмэ ответствует. - И вообще, я тебя наказывать собрался, а не любопытство твое жгучее удовлетворять.
А уке к нему опять, и так, и этак, мол, скажи да скажи. Тогда признался ему сэмэ, что и рад бы сказать, да не может: как только скажет, тут ему и конец придет. Но уке к тому моменту от любопытства последние остатки совести растерял (а стыда, как выше сказано, у него никогда и не было). Вынь ему да положь, а помрет сэмэ с того или нет, это уже дело десятое. Он, мол, сам от любопытства еще раньше помрет, и без всякого сэппуку.
Закручинился сэмэ: покидать мир живых не хочется, но вот не может отказать любимому уке, и все. Нечего делать, пришлось ему согласиться открыть свою тайну. А уке и рад - видно, не верит всерьез, что сэмэ и вправду тайна эта жизни будет стоить.
Вымылся сэмэ, как велит обычай предков, нацарапал быстренько завещание, надел новое кимоно и чистую хакама, и вышел в сад - последний раз на сакуру да на коноплю полюбоваться. И слышит, как сакура конопле шепчет:
- Надо же! Сколько лет расту я в этом саду, сколько весен лепестками землю устилаю, а такого придурка, как наш сэмэ, не видела еще. Может, конечно, это все потому, что деревья ходить не могут, но что-то мне подсказывает: даже умей я ходить и обойди всю префектуру Канагава, все равно второго такого идиота не сыщется! Вместо того, чтобы разок дерзкого уке проучить так, чтоб зарекся раз и навсегда с вопросами приставать, с жизнью прощаться удумал. Да какой он сэмэ после этого!
Послушал сэмэ этот разговор, подумал немного, а потом подошел к сакуре, сломил несколько хлестких веточек и отправился в дом, где уке его ждал. Распустил сэмэ свой оби, связал уке руки крепко-накрепко, уложил его на татами, заголил ему зад и выдрал так, что вопли уке аж в Йокогаме слышны были. А после того отъяоил его, как и обещал, без всякого масла - для закрепления пройденного материала. И посулил сэмэ, что не будет он доверять уке тайны свои сокровенные, а если тот к нему с глупыми вопросами пристанет, то получит взбучку не слабее сегодняшней. И с тех пор жили они дружно и счастливо, и не было во всей префектуре Канагава второй такой ладной пары.
КОНЕЦ(c)самиздатовские сказки автора непомню но не я-факт
Всем хорош был уке: тоненький, хрупкий, глаза огромные, бровки домиком, губки бантиком, ну а уж все остальное - и просто заглядение. Одна беда: был уке не в меру любопытен. Чуть краем уха где что услышит, как тут же бежит к сэмэ спрашивать. И всем хорош был сэмэ - высокий, широкоплечий, мускулистый, лицо суровое, но одухотворенное, а уж в яое не было ему равных во всей префектуре Канагава! Одна беда: хоть и была его воля по твердости подобна лезвию катаны (ну и кое-чему еще), однако в том, что уке касается, становилась она мягче масла - того самого, которое они в качестве смазки при яое использовали. И не было у него от уке секретов и тайн. А одна беда плюс еще одна беда - две беды выходит, сами понимаете.
И вот отправился однажды сэмэ в Йокогаму за маслом (тем самым!) и гайдзинскими спичками - очень уж ими кося... трубку раскуривать удобно. Взял он свою любимую катану, сел на любимого коня, сыпанул в рукав кимоно горсть сахара гайдзинского (конь до него сам не свой был), поцеловал любимого уке на прощание и уехал. А уке на хозяйстве оставил, наказав к своему приезду суши налепить, сакэ подогреть, коноплю полить и новый танец с веерами разучить.
Скачет себе сэмэ, скачет, доскакал до Йокогамы, купил масла и спичек и обратно поскакал. Всего ничего до дому уже осталось, и тут выходит навстречу ему из темного лесу сокукетсу - волосы зеленые дыбом, глаза разноцветные навыкате. Конь на дыбы, сэмэ наземь, а сокукетсу улыбается этак застенчиво, облизывается плотоядно и уже готовится вонзить в сэмэ свои зубы. Оробел сэмэ, но тут вспомнил, что старые знающие люди говорили: коли встретишь сокукетсу, дай ему сладенького, и он от тебя отвяжется. Запустил сэмэ руку в рукав кимоно, вытащил горсть гайдзинского рафинаду и демону предлагает. Сокукетсу облизнулся, сахаром захрумкал, а потом вдруг как заговорит человечьим голосом: "Ты меня, сэмэ, от голодной смерти избавил! Обычно все кусочек один суют, а ты целую горсть, да еще и такого вкусного сахара. За это я тебе какой-нибудь подарок сделать должен. Сейчас прикоснусь я к гребню деревянному, который ты в волосах носишь, и с этой минуты будешь ты, сэмэ, понимать язык растений - все равно ничем другим я наделить тебя не смогу, потому как не умею. Ну а так как я все же злой демон и просто обязан сделать какое-нибудь западло, то не будет у тебя права рассказать хоть одной живой душе о своей чудесной способности. Как только скажешь кому - превратится тут же гребень в меч-вакидзаси и сделает тебе сэппуку".
С этими словами коснулся сокукетсу гребня деревянного, и в тот же миг начал сэмэ слышать, как листочки шепчутся, как травка жалуется на топчущие ее копыта конские да сандалии-гэта человеческие, и как кусты ругаются отчаянно, потому что в них недавно нагадил кто-то. А сокукетсу изчез, как и не было его.
Приехал сэмэ домой, а на пороге его уке радостный встречает, с коня спуститься помогает, разувает, в комнату ведет, сакэ подогретым поит.
- Купил ли ты масла, сэмэ? - спрашивает.
- Купил и масла, и спичек гайдзинских. Сейчас поем, трубочку покурю, ты мне станцуешь, а потом и масло без дела не останется. Ты мне лучше скажи, поливал ли коноплю в мое отсутствие?
- Поливал, а как же! Только вот беда случилась, пока тебя не было: скакали через наш садик пьяные гайдзины, да почти всю коноплю и повытоптали.
- Как повытоптали?! - в горе возопил сэмэ и выбежал в сад.
Видит: сакура стоит грустная, лепестки роняет в знак сострадания, а от конопляной делянки остались всего-то три хилых кустика. Загрустил сэмэ, закручинился, уронил скупую слезу мужскую.
- Эх, конопля, - говорит, - холили мы тебя, лелеяли, поливали тебя, удобряли, была ты ядреной и развесистой, а теперь на нет практически сошла, даже на то, что осталось, без слез не взглянешь...
- Еще бы на меня без слез смотреть можно было, - отвечает ему конопля, - ведь слезы твои - первая влага, которую я со времен твоего отъезда вижу!
- Как же так? - удивился сэмэ. - Тебя же уке мой любимый в мое отсутствие поливал!
- Врет он все и не краснеет! - возмутилась конопля. - Лучшие листочки оборвал и скурил, подлец, пока тебя не было, а что не скурил, то вытоптал.
Схватился сэмэ за голову.
- А как же пьяные гайдзины?
- Не было никаких гайдзинов, - отвечает ему сакура, - это уке твой ненаглядный, коноплею обкурившись, танец с веерами здесь разучивал. Как меня еще ухитрился не затоптать!..
Разозлился сэмэ на уке своего вероломного, прибежал в дом, ногами сердито затопал:
- Как посмел ты меня обманывать?!
А уке на него смотрит глазками своими невинными, ресничками хлопает, бровки домиком, губки бантиком:
- В чем и когда обманул я тебя, о сэмэ? Если считаешь меня виноватым в чем - накажи со всей возможной жестокостью, но поверь, не оскверняла уст моих грязная ложь и наглая выдумка, боддисатва Каннон свидетельница!
Еще больше взъярился сэмэ.
- Ты, - говорит, - боддисатву-то хоть не вмешивай! Совести у тебя нету, а стыда никогда и не было. Все я знаю: и что коноплю ты жаждой морил, пока меня не было, и что курил, наглец, ее без спросу, и что, в хлам укуренный, сам же делянку и вытоптал, а на гайдзинов сваливает. Вот как свяжу я руки твои сейчас поясом-оби, задеру кимоно тебе на голову, сломлю с сакуры ветку хлесткую да всыплю так, что неделю сидеть не сможешь! А потом будет тебе жесткий яой, и без всякого масла.
Испугался уке слегка такого поворота событий, но и обрадовался тоже, потому как до этого с него сэмэ пылинки сдувал, и не было в жизни уке никакого экстрима. Уке сам с себя оби стягивает, сэмэ его протягивает. Да только не смог сдержать в узде своего любопытства неуемного и спросил сэмэ - мол, как тот дознаться до правды-истины смог?
- Не скажу! - сурово сэмэ ответствует. - И вообще, я тебя наказывать собрался, а не любопытство твое жгучее удовлетворять.
А уке к нему опять, и так, и этак, мол, скажи да скажи. Тогда признался ему сэмэ, что и рад бы сказать, да не может: как только скажет, тут ему и конец придет. Но уке к тому моменту от любопытства последние остатки совести растерял (а стыда, как выше сказано, у него никогда и не было). Вынь ему да положь, а помрет сэмэ с того или нет, это уже дело десятое. Он, мол, сам от любопытства еще раньше помрет, и без всякого сэппуку.
Закручинился сэмэ: покидать мир живых не хочется, но вот не может отказать любимому уке, и все. Нечего делать, пришлось ему согласиться открыть свою тайну. А уке и рад - видно, не верит всерьез, что сэмэ и вправду тайна эта жизни будет стоить.
Вымылся сэмэ, как велит обычай предков, нацарапал быстренько завещание, надел новое кимоно и чистую хакама, и вышел в сад - последний раз на сакуру да на коноплю полюбоваться. И слышит, как сакура конопле шепчет:
- Надо же! Сколько лет расту я в этом саду, сколько весен лепестками землю устилаю, а такого придурка, как наш сэмэ, не видела еще. Может, конечно, это все потому, что деревья ходить не могут, но что-то мне подсказывает: даже умей я ходить и обойди всю префектуру Канагава, все равно второго такого идиота не сыщется! Вместо того, чтобы разок дерзкого уке проучить так, чтоб зарекся раз и навсегда с вопросами приставать, с жизнью прощаться удумал. Да какой он сэмэ после этого!
Послушал сэмэ этот разговор, подумал немного, а потом подошел к сакуре, сломил несколько хлестких веточек и отправился в дом, где уке его ждал. Распустил сэмэ свой оби, связал уке руки крепко-накрепко, уложил его на татами, заголил ему зад и выдрал так, что вопли уке аж в Йокогаме слышны были. А после того отъяоил его, как и обещал, без всякого масла - для закрепления пройденного материала. И посулил сэмэ, что не будет он доверять уке тайны свои сокровенные, а если тот к нему с глупыми вопросами пристанет, то получит взбучку не слабее сегодняшней. И с тех пор жили они дружно и счастливо, и не было во всей префектуре Канагава второй такой ладной пары.
КОНЕЦ(c)самиздатовские сказки автора непомню но не я-факт
Олеша Юрий Любовь
Юрий Олеша
ЛЮБОВЬ
Шувалов ожидал Лелю в парке. Был жаркий полдень. На камне появилась ящерица. Шувалов подумал; на этом камне ящерица беззащитна, ее можно сразу обнаружить. "Мимикрия", - подумал он. Мысль о мимикрии привела воспоминание о хамелеоне.
- Здравствуйте, - сказал Шувалов. - Не хватало только хамелеона.
Ящерица бежала.
Шувалов поднялся в сердцах со скамейки и быстро пошел по дорожке. Его охватила досада, возникло желание воспротивиться чему-то. Он остановился и сказал довольно громко:
- Да ну его к чорту! Зачем мне думать о мимикрии и хамелеоне? Эти мысли мне совершенно не нужны.
Он вышел на полянку и присел на пенек. Летали насекомые. Вздрагивали стебли. Архитектура. летания птиц, мух, жуков была призрачна, но можно было уловить кое-какой пунктир, очерк арок, мостов башен, террас - некий быстро перемещающийся и ежесекундно деформирующийся город. "Мною начинают распоряжаться, - подумал Шувалов. - Сфера моего внимания засоряется. Я становлюсь эклектиком. Кто распоряжается мною? Я начинаю видеть то, чего нет",
Леля не шла. Его пребывание в саду затянулось. Он прогуливался. Ему пришлось убедиться в существовании многих пород насекомых. По стеблю ползла букашка, он снял ее и посадил на ладонь. Внезапно ярко сверкнуло ее брюшко. Он рассердился.
- К чорту! Еще полчаса - и я стану натуралистом.
Стебли были разнообразны, листья, стволы; он видел травинки, суставчатые, как бамбук; его поразила многоцветность того, что называют травяным покровом; многоцветность самой почвы оказалась для него совершенно неожиданной.
- Я не хочу быть натуралистом! - взмолился он. Мне не нужны эти случайные наблюдения.
Но Леля не шла. Он уже сделал кое-какие статистические выводы, произвел уже кое-какую классификацию. Он уже мог утверждать, что в этом парке преобладают деревья с широкими стволами и листьями, имеющими трефовую форму. Он узнавал звучание насекомых. Внимание его, помимо его желания, наполнилось совершенно неинтересным для него содержанием.
А Леля не шла. Он тосковал и досадовал. Вместо Лели пришел неизвестный гражданин в черной шляпе. Гражданин сел рядом с Шуваловым на зеленую скамью. Гражданин сидел несколько понурившись, положив на каждое колено по белой руке. Он был молод и тих. Оказалось впоследствии, что молодой человек страдает дальтонизмом. Они разговорились.
- Я вам завидую, - сказал молодой человек. - Говорят, что листья зеленые. Я никогда не видел зеленых листьев. Мне приходится есть синие груши.
- Синий цвет несъедобный, - сказал Шувалов. - - Меня бы стошнило от синей груши.
- Я ем синие груши, - печально повторил дальтоник.
Шувалов вздрогнул.
- Скажите, - спросил он, - не замечали ли вы, что когда вокруг вас летают птицы, то получается город, воображаемые линии...
- Не замечал, - ответил дальтоник.
- Значит, весь мир воспринимается вами правильно?
- Весь мир, кроме некоторых цветовых деталей - Дальтоник повернул к Шувалову бледное лицо.
- Вы влюблены ? - спросил он.
- Влюблен, - честно ответил Шувалов.
- Только некоторая путаница в цветах, а в остальном - все естественно! - весело сказал дальтоник. При этом он сделал покровительственный по отношению к собеседнику жест.
- Однако, синие груши - это не пустяк, - ухмыльнулся Шувалов.
Вдали появилась Леля. Шувалов подпрыгнул. Дальтоник встал и, приподняв черную шляпу, стал удаляться.
- Вы не скрипач? - спросил вдогонку Шувалов
- Вы видите то, чего нет,- ответил молодой человек.
Шувалов запальчиво крикнул:
- Вы похожи на скрипача.
Дальтоник, продолжая удаляться, проговорил что-то, и Шувалову послышалось:
- Вы на опасном пути...
Леля быстро шла. Он поднялся навстречу, сделал несколько шагов. Покачивались ветви с трефовыми листьями. Шувалов стоял посреди дорожки. Ветви шумели. Она шла, встречаемая овацией листвы. Дальтоник, забиравший вправо, подумал: а ведь погода-то ветрена,- и посмотрел вверх, на листву. Листва вела себя, как всякая листва, взволнованная ветром. Дальтоник увидел качающиеся синие кроны. Шувалов увидел зеленые кроны. Но Шувалов сделал неестественный вывод. Он подумал: деревья встречают Лелю овацией. Дальтоник ошибался, но Шувалов ошибался еще грубее.
- Я вижу то, чего нет,- повторил Шувалов.
Леля подошла. В руке она держала кулек с абрикосами. Другую руку она протянула ему. Мир стремительно изменился.
- Отчего ты морщишься? - спросила она.
- Я, кажется, в очках.
Леля достала из кулька абрикос, разорвала маленькие его ягодицы и выбросила косточку. Косточка упала в траву. Он испуганно оглянулся. Он оглянулся и увидел: на месте падения косточки возникло дерево, тонкое, сияющее деревцо, чудесный зонт. Тогда Шувалов валов сказал Леле:
- Происходит какая-то ерунда. Я начинаю мыслить образами. Для меня перестают существовать законы. Через нить лет на этом месте вырастет абрикосовое дерево. Вполне возможно. Это будет в полном согласии с наукой. Но я, наперекор всем естествам, увидел это дерево на пять лет раньше. Ерунда. Я становлюсь идеалистом.
- Это от любви, - сказала она, истекая абрикосовым соком. Она сидела на подушках, ожидая его. Кровать бы ла вдвинута в угол. Золотились на обоях венчики. Он подошел, она обняла его. Она была так молода и так легка, что, раздетая, в сорочке, казалась противоестественно оголенной. Первое объятие было бурным. Детский медальон вспорхнул с ее груди и застрял в волосах, как золотая миндалина. Шувалов опускался над ее лицом - медленно, как лицо умирающей, уходившим в подушку.
Горела лампа.
- Я потушу, - сказала Леля.
Шувалов лежал под стеной. Угол надвинулся. Шувалов водил пальцем по узору обоев. Он понял: та часть общего узора обоев, тот участок стены, под которым он засыпает, имеет двойное существование: одно обычное, дневное, ничем не замечательное - простые венчики; другое - ночное, воспринимаемое за пять минут до погружения в сон. Внезапно подступив вплотную, части узоров увеличились, детализировались и изменились. На грани засыпания, близкий к детским ощущениям, он не протестовал против превращения знакомых и законных форм, тем более, что превращение это было умилительно: вместо завитков и колец, он увидел козу, повара...
- И вот скрипичный ключ,- сказала Леля, поняв его
- И хамелеон... - прошепелявил он, засыпая. Он проснулся рано утром. Очень рано. Он проснулся, посмотрел по сторонам и вскрикнул. Блаженный звук вылетел из его горла. За эту ночь перемена, начавшаяся в мире в первый день их знакомства, завершилась. Он проснулся на новой земле. Сияние утра наполняло комнату. Он видел подоконник и на подоконнике горшки с разноцветными цветами. Леля спала, повернувшись к нему спиной. Она лежала свернувшись, спина ее округлилась, под кожей обозначился позвоночник - тонкая камышина. "Удочка, - подумал Шувалов, - бамбук". На этой новой земле все было умилительно и смешно. В открытое окно летели голоса. Люди разговаривали о цветочных горшках, выставленных на ее окне.
Он встал, оделся, с трудом удерживаясь на земле. Земного притяжения более не существовало. Он не постиг еще законов этого нового мира и поэтому действовал осторожно, с опаской, боясь каким-нибудь неосторожным поступком вызвать оглушительный эффект. Даже просто мыслить, просто воспринимать предметы было рискованно. А вдруг за ночь в него вселилось умение материализировать мысли? Имелось основание так предполагать. Так, например, сами собой застегнулись пуговицы. Так, например, когда ему потребовалось намочить щетку, чтобы освежить волосы, внезапно раздался звук падающих капель. Он оглянулся. На стене, под лучами солнца горела цветами монгольфьеров охапка Лелиных платьев.
- Я тут,- прозвучал из вороха голос крана.
Он нашел под охапкой кран и раковину. Розовый обмылок лежал тут же. Теперь Шувалов боялся подумать о чем-либо страшном. "В комнату вошел тигр", готов был подумать он против желания, но успел отвлечь себя от этой мысли... Однако в ужасе посмотрел он на дверь. Материализация произошла, но так как мысль была не вполне оформлена, то и эффект материализации получился отдаленный и приблизительный: в окно влетела оса... она была полосата и кровожадна.
- Леля ! Тигр! - завопил Шувалов
Леля проснулась. Оса повисла на тарелке. Оса жироскопически гудела. Леля соскочила с кровати - оса полетела на нее; Леля отмахивалась - оса и медальон летали вокруг нее. Шувалов прихлопнул медальон ладонью. Они устроили облаву. Леля накрыла осу хрустящей своей соломенной шляпой.
Шувалов ушел. Они распрощались на сквозняке, который в этом мире оказался необычайно деятельным и многоголосым. Сквозняк раскрыл двери внизу. Он пел, как прачка. Он завертел цветы на подоконнике, подкинул Лелину шляпу, выпустил осу и бросил в салат. Он поднял Лелины волосы дыбом. Он свистел. Он поднял дыбом Лелину сорочку.
Они расстались, и, от счастья не чувствуя под собой ступенек, Шувалов спустился вниз, вышел во двор... Да, он не чувствовал ступенек. Далее он не почувствовал крыльца, камня; тогда он обнаружил, что сие не мираж, а реальность что ноги его висят в воздухе, что он летит.
- Летит на крыльях любви,- сказали в окне под боком.
Он взмыл, толстовка превратилась в кринолин, на губе появилась лихорадка, он летел, прищелкивая пальцами.
В два часа он пришел в парк. Утомленный любовью и счастьем, он заснул на зеленой скамье. Он спал; пот закипал под солнцем на его лице. Он спал, выпятив ключицы под расстегнутой толстовкой.
По дорожке медленно, держа на заду руки, со степенностью ксендза и в одеянии вроде сутаны, в черной шляпе, в крепких синих очках, то опуская, то высоко поднимая голову, шел неизвестный мужчина.
Он подошел и сел рядом с Шуваловым.
- Я Исаак Ньютон, - сказал неизвестный, приподняв черную шляпу, Он видел сквозь очки свой синий фотографический мир.
- Здравствуйте, - пролепетал Шувалов.
Великий ученый сидел прямо, настороженно, на иголках. Он прислушивался, его уши вздрагивали, указательный палец левой руки торчал в воздухе, точно призывая к вниманию невидимый хор, готовый каждую секунду грянуть по знаку этого пальца. Все притаилось в природе. Шувалов тихо спрятался за скамью. Один раз взвизгнул под пятой его гравий. Знаменитый физик слушал великое молчание природы. Вдали, над купами зелени, как в Затмение, обозначилась звезда, и стало прохладно.
- Вот! - вдруг вскрикнул Ньютон. - Слышите? Не оглядываясь, он протянул руку, схватил Шувалова за полу и, поднявшись, вытащил из засады. Они пошли по траве. Просторные башмаки ученого мягко ступали, на траве оставались белые следы. Впереди, часто оглядываясь, бежала ящерица. Они прошли сквозь чащу, украсившую пухом и божьими коровками железо очков ученого. Открылась полянка. Шувалов узнал появившееся вчера деревцо.
- Абрикосы? - спросил он.
- Нет, - раздраженно возразил ученый, - это яблоня. Рама яблони, клеточная рама ее кроны, легкая и хрупкая, как рама монгольфьера, сквозила за необильным покровом листьев. Все было неподвижно и тихо.
- Вот, - сказал ученый, сгибая спину. От согнутости его голос походил на рык.- Вот! - он держал в руке яблоко. - Что это значит? Было видно, что не часто приходилось ему нагибаться: выровнявшись, он несколько раз откинул спину, ублажая позвоночник, старый бамбук позвоночника. Яблоко покоилось на подставке из трех пальцев.
- Что это значит? - повторил он, оханьем мешая звучанью фразы.- Не скажете ли вы, почему упало яблоко?
Шувалов смотрел на яблоко, как некогда Вильгельм Телль.
- Это закон притяжения, - прошепелявил он. Тогда, после паузы, великий физик спросил:
- Вы, кажется, сегодня летали, студент? - так спросил магистр. Брови его ушли высоко над очками
- Вы, кажется, сегодня летали, молодой марксист? Божья коровка переползла с пальца на яблоко. Ньютон скосил глаза. Божья коровка была для него ослепительно синей. Он поморщился. Она снялась с самой верхней точки яблока и улетела при помощи крыльев, вынутых откуда-то сзади, как вынимают из-под фрака носовой платок.
- Вы сегодня, кажется, летали?
Шувалов молчал.
- Свинья, - сказал Исаак Ньютон.
Шувалов проснулся.
- Свинья, - сказала Леля, стоявшая над ним. - Ты ждешь меня и спишь. Свинья!
Она сняла божью коровку со лба его, улыбнувшись тому, что брюшко у насекомого железное.
- Чорт! - выругался он. - Я тебя ненавижу. Прежде я знал, что это божья коровка, - и ничего другого о ней, кроме того, что она божья коровка, я не знал. Ну, скажем, я мог бы еще притти к заключению нию, что имя у нее несколько антирелигиозное. Но вот с тех пор, как мы встретились, что-то сделалось с моими глазами. Я вижу синие груши и вижу, что мухомор похож на божью коровку.
Она хотела обнять его.
- Оставь меня! Оставь! - закричал он. - Мне надоело ! Мне стыдно.
Крича так, он убегал, как лань. Фыркая, дикими скачками бежал он, отпрыгивая от собственной тени, кося глазом. Запыхавшись, он остановился. Леля исчезла. Он решил забыть все. Потерянный мир должен быть возвращен.
- До свиданья, - вздохнул он, - мы с тобой не увидимся больше.
Он сел на покатом месте, на гребне, с которого открывался вид на широчайшее пространство, усеянное дачами. Он сидел на вершине призмы, спустив ноги по покатости. Под ним кружил зонт мороженщика, весь выезд мороженщика, чем-то напоминающий негритянскую деревню.
- Я живу в раю, - сказал молодой марксист расквашенным голосом.
- Вы марксист? -- прозвучало рядом
Молодой человек в черной шляпе, знакомый дальтоник, сидел с Шуваловым в ближайшем соседстве.
- Да, я марксист, - сказал Шувалов.
- Вам нельзя жить в раю,
Дальтоник поигрывал прутиком. Шувалов вздыхал.
- Что же мне делать ? Земля превратилась в рай. Дальтоник посвистывал, Дальтоник почесывал прутиком в ухе.
- Вы знаете,- продолжал, хихикая, Шувалов,- вы знаете, до чего я дошел? Я сегодня летал.
В небе косо, как почтовая марка, стоял змей.
- Хотите я продемонстрирую вам... я полечу туда. (Он протянул руку.)
- Нет, спасибо. Я не хочу быть свидетелем вашего позора.
- Да, это ужасно - помолчав, молвил Шувалов.- Я знаю, что это ужасно.
- Я вам завидую,- продолжал он.
- Неужели?
- Честное слово. Как хорошо весь мир воспринимать правильно и путаться только в некоторых цветовых деталях, как это происходит с вами. Вам не приходится жить в раю. Мир не исчез для вас. Все в порядке. А я? Вы подумайте, я совершенно здоровый человек, я материалист... и вдруг на моих глазах начинает происходить преступная, антинаучная деформация веществ, материи...
- Да, это ужасно,- согласился дальтоник, - И все это от любви.
Шувалов с неожиданной горячностью схватил соседа за руку.
- Слушайте! - воскликнул он.- Я согласен. Дайте мне вашу радужную оболочку и возьмите мою любовь.
Дальтоник полез по покатости вниз.
- Извините, - говорил он. - Мне некогда, До свиданья. Живите себе в раю.
Ему трудно было двигаться по наклону. Он полз раскорякой, теряя сходство с человеком и приобретая сходство с отражением человека в воде. Наконец, он добрался до ровной плоскости и весело зашагал. Затем, подкинув прутик, он послал Шувалову поцелуй и крик,
- Кланяйтесь Еве! - крикнул он.
А Леля спала. Через час после встречи с дальтоником Шувалов отыскал ее в недрах парка, в сердцевине. Он не был натуралистом, он не мог определить, что окружает его: орешник, боярышник, бузина или шиповник. Со всех сторон насели на него ветви, кустарники, он шел, как коробейник, нагруженный легким сплетением сгущавшихся к сердцевине ветвей. Он сбрасывал с себя эти корзины, высыпавшие на него листья, лепестки, шипы, ягоды и птиц.
Леля лежала на спине, в розовом платье, с открытой грудью. Она спала, Он слышал, как потрескивают пленки в ее набрякшем от сна носу. Он сел рядом.
Затем он положил голову к ней на грудь, пальцы его чувствовали ситец, голова лежала на потной груди ее, он видел сосок ее, розовый, с нежными, как пенка на молоке, морщинами. Он не слышал шороха, вздоха, треска сучьев.
Дальтоник возник за переплетом куста. Куст не пускал его.
- Послушайте,- сказал дальтоник. Шувалов поднял голову с услащенной щекой.
- Не ходите за мной, как собака,- - сказал Шувалов.
- Слушайте, я согласен. Возьмите мою радужную оболочку и дайте мне вашу любовь...
- Идите покушайте синих груш,- ответил Шувалов.
1929 г
Юрий Олеша
ЛЮБОВЬ
Шувалов ожидал Лелю в парке. Был жаркий полдень. На камне появилась ящерица. Шувалов подумал; на этом камне ящерица беззащитна, ее можно сразу обнаружить. "Мимикрия", - подумал он. Мысль о мимикрии привела воспоминание о хамелеоне.
- Здравствуйте, - сказал Шувалов. - Не хватало только хамелеона.
Ящерица бежала.
Шувалов поднялся в сердцах со скамейки и быстро пошел по дорожке. Его охватила досада, возникло желание воспротивиться чему-то. Он остановился и сказал довольно громко:
- Да ну его к чорту! Зачем мне думать о мимикрии и хамелеоне? Эти мысли мне совершенно не нужны.
Он вышел на полянку и присел на пенек. Летали насекомые. Вздрагивали стебли. Архитектура. летания птиц, мух, жуков была призрачна, но можно было уловить кое-какой пунктир, очерк арок, мостов башен, террас - некий быстро перемещающийся и ежесекундно деформирующийся город. "Мною начинают распоряжаться, - подумал Шувалов. - Сфера моего внимания засоряется. Я становлюсь эклектиком. Кто распоряжается мною? Я начинаю видеть то, чего нет",
Леля не шла. Его пребывание в саду затянулось. Он прогуливался. Ему пришлось убедиться в существовании многих пород насекомых. По стеблю ползла букашка, он снял ее и посадил на ладонь. Внезапно ярко сверкнуло ее брюшко. Он рассердился.
- К чорту! Еще полчаса - и я стану натуралистом.
Стебли были разнообразны, листья, стволы; он видел травинки, суставчатые, как бамбук; его поразила многоцветность того, что называют травяным покровом; многоцветность самой почвы оказалась для него совершенно неожиданной.
- Я не хочу быть натуралистом! - взмолился он. Мне не нужны эти случайные наблюдения.
Но Леля не шла. Он уже сделал кое-какие статистические выводы, произвел уже кое-какую классификацию. Он уже мог утверждать, что в этом парке преобладают деревья с широкими стволами и листьями, имеющими трефовую форму. Он узнавал звучание насекомых. Внимание его, помимо его желания, наполнилось совершенно неинтересным для него содержанием.
А Леля не шла. Он тосковал и досадовал. Вместо Лели пришел неизвестный гражданин в черной шляпе. Гражданин сел рядом с Шуваловым на зеленую скамью. Гражданин сидел несколько понурившись, положив на каждое колено по белой руке. Он был молод и тих. Оказалось впоследствии, что молодой человек страдает дальтонизмом. Они разговорились.
- Я вам завидую, - сказал молодой человек. - Говорят, что листья зеленые. Я никогда не видел зеленых листьев. Мне приходится есть синие груши.
- Синий цвет несъедобный, - сказал Шувалов. - - Меня бы стошнило от синей груши.
- Я ем синие груши, - печально повторил дальтоник.
Шувалов вздрогнул.
- Скажите, - спросил он, - не замечали ли вы, что когда вокруг вас летают птицы, то получается город, воображаемые линии...
- Не замечал, - ответил дальтоник.
- Значит, весь мир воспринимается вами правильно?
- Весь мир, кроме некоторых цветовых деталей - Дальтоник повернул к Шувалову бледное лицо.
- Вы влюблены ? - спросил он.
- Влюблен, - честно ответил Шувалов.
- Только некоторая путаница в цветах, а в остальном - все естественно! - весело сказал дальтоник. При этом он сделал покровительственный по отношению к собеседнику жест.
- Однако, синие груши - это не пустяк, - ухмыльнулся Шувалов.
Вдали появилась Леля. Шувалов подпрыгнул. Дальтоник встал и, приподняв черную шляпу, стал удаляться.
- Вы не скрипач? - спросил вдогонку Шувалов
- Вы видите то, чего нет,- ответил молодой человек.
Шувалов запальчиво крикнул:
- Вы похожи на скрипача.
Дальтоник, продолжая удаляться, проговорил что-то, и Шувалову послышалось:
- Вы на опасном пути...
Леля быстро шла. Он поднялся навстречу, сделал несколько шагов. Покачивались ветви с трефовыми листьями. Шувалов стоял посреди дорожки. Ветви шумели. Она шла, встречаемая овацией листвы. Дальтоник, забиравший вправо, подумал: а ведь погода-то ветрена,- и посмотрел вверх, на листву. Листва вела себя, как всякая листва, взволнованная ветром. Дальтоник увидел качающиеся синие кроны. Шувалов увидел зеленые кроны. Но Шувалов сделал неестественный вывод. Он подумал: деревья встречают Лелю овацией. Дальтоник ошибался, но Шувалов ошибался еще грубее.
- Я вижу то, чего нет,- повторил Шувалов.
Леля подошла. В руке она держала кулек с абрикосами. Другую руку она протянула ему. Мир стремительно изменился.
- Отчего ты морщишься? - спросила она.
- Я, кажется, в очках.
Леля достала из кулька абрикос, разорвала маленькие его ягодицы и выбросила косточку. Косточка упала в траву. Он испуганно оглянулся. Он оглянулся и увидел: на месте падения косточки возникло дерево, тонкое, сияющее деревцо, чудесный зонт. Тогда Шувалов валов сказал Леле:
- Происходит какая-то ерунда. Я начинаю мыслить образами. Для меня перестают существовать законы. Через нить лет на этом месте вырастет абрикосовое дерево. Вполне возможно. Это будет в полном согласии с наукой. Но я, наперекор всем естествам, увидел это дерево на пять лет раньше. Ерунда. Я становлюсь идеалистом.
- Это от любви, - сказала она, истекая абрикосовым соком. Она сидела на подушках, ожидая его. Кровать бы ла вдвинута в угол. Золотились на обоях венчики. Он подошел, она обняла его. Она была так молода и так легка, что, раздетая, в сорочке, казалась противоестественно оголенной. Первое объятие было бурным. Детский медальон вспорхнул с ее груди и застрял в волосах, как золотая миндалина. Шувалов опускался над ее лицом - медленно, как лицо умирающей, уходившим в подушку.
Горела лампа.
- Я потушу, - сказала Леля.
Шувалов лежал под стеной. Угол надвинулся. Шувалов водил пальцем по узору обоев. Он понял: та часть общего узора обоев, тот участок стены, под которым он засыпает, имеет двойное существование: одно обычное, дневное, ничем не замечательное - простые венчики; другое - ночное, воспринимаемое за пять минут до погружения в сон. Внезапно подступив вплотную, части узоров увеличились, детализировались и изменились. На грани засыпания, близкий к детским ощущениям, он не протестовал против превращения знакомых и законных форм, тем более, что превращение это было умилительно: вместо завитков и колец, он увидел козу, повара...
- И вот скрипичный ключ,- сказала Леля, поняв его
- И хамелеон... - прошепелявил он, засыпая. Он проснулся рано утром. Очень рано. Он проснулся, посмотрел по сторонам и вскрикнул. Блаженный звук вылетел из его горла. За эту ночь перемена, начавшаяся в мире в первый день их знакомства, завершилась. Он проснулся на новой земле. Сияние утра наполняло комнату. Он видел подоконник и на подоконнике горшки с разноцветными цветами. Леля спала, повернувшись к нему спиной. Она лежала свернувшись, спина ее округлилась, под кожей обозначился позвоночник - тонкая камышина. "Удочка, - подумал Шувалов, - бамбук". На этой новой земле все было умилительно и смешно. В открытое окно летели голоса. Люди разговаривали о цветочных горшках, выставленных на ее окне.
Он встал, оделся, с трудом удерживаясь на земле. Земного притяжения более не существовало. Он не постиг еще законов этого нового мира и поэтому действовал осторожно, с опаской, боясь каким-нибудь неосторожным поступком вызвать оглушительный эффект. Даже просто мыслить, просто воспринимать предметы было рискованно. А вдруг за ночь в него вселилось умение материализировать мысли? Имелось основание так предполагать. Так, например, сами собой застегнулись пуговицы. Так, например, когда ему потребовалось намочить щетку, чтобы освежить волосы, внезапно раздался звук падающих капель. Он оглянулся. На стене, под лучами солнца горела цветами монгольфьеров охапка Лелиных платьев.
- Я тут,- прозвучал из вороха голос крана.
Он нашел под охапкой кран и раковину. Розовый обмылок лежал тут же. Теперь Шувалов боялся подумать о чем-либо страшном. "В комнату вошел тигр", готов был подумать он против желания, но успел отвлечь себя от этой мысли... Однако в ужасе посмотрел он на дверь. Материализация произошла, но так как мысль была не вполне оформлена, то и эффект материализации получился отдаленный и приблизительный: в окно влетела оса... она была полосата и кровожадна.
- Леля ! Тигр! - завопил Шувалов
Леля проснулась. Оса повисла на тарелке. Оса жироскопически гудела. Леля соскочила с кровати - оса полетела на нее; Леля отмахивалась - оса и медальон летали вокруг нее. Шувалов прихлопнул медальон ладонью. Они устроили облаву. Леля накрыла осу хрустящей своей соломенной шляпой.
Шувалов ушел. Они распрощались на сквозняке, который в этом мире оказался необычайно деятельным и многоголосым. Сквозняк раскрыл двери внизу. Он пел, как прачка. Он завертел цветы на подоконнике, подкинул Лелину шляпу, выпустил осу и бросил в салат. Он поднял Лелины волосы дыбом. Он свистел. Он поднял дыбом Лелину сорочку.
Они расстались, и, от счастья не чувствуя под собой ступенек, Шувалов спустился вниз, вышел во двор... Да, он не чувствовал ступенек. Далее он не почувствовал крыльца, камня; тогда он обнаружил, что сие не мираж, а реальность что ноги его висят в воздухе, что он летит.
- Летит на крыльях любви,- сказали в окне под боком.
Он взмыл, толстовка превратилась в кринолин, на губе появилась лихорадка, он летел, прищелкивая пальцами.
В два часа он пришел в парк. Утомленный любовью и счастьем, он заснул на зеленой скамье. Он спал; пот закипал под солнцем на его лице. Он спал, выпятив ключицы под расстегнутой толстовкой.
По дорожке медленно, держа на заду руки, со степенностью ксендза и в одеянии вроде сутаны, в черной шляпе, в крепких синих очках, то опуская, то высоко поднимая голову, шел неизвестный мужчина.
Он подошел и сел рядом с Шуваловым.
- Я Исаак Ньютон, - сказал неизвестный, приподняв черную шляпу, Он видел сквозь очки свой синий фотографический мир.
- Здравствуйте, - пролепетал Шувалов.
Великий ученый сидел прямо, настороженно, на иголках. Он прислушивался, его уши вздрагивали, указательный палец левой руки торчал в воздухе, точно призывая к вниманию невидимый хор, готовый каждую секунду грянуть по знаку этого пальца. Все притаилось в природе. Шувалов тихо спрятался за скамью. Один раз взвизгнул под пятой его гравий. Знаменитый физик слушал великое молчание природы. Вдали, над купами зелени, как в Затмение, обозначилась звезда, и стало прохладно.
- Вот! - вдруг вскрикнул Ньютон. - Слышите? Не оглядываясь, он протянул руку, схватил Шувалова за полу и, поднявшись, вытащил из засады. Они пошли по траве. Просторные башмаки ученого мягко ступали, на траве оставались белые следы. Впереди, часто оглядываясь, бежала ящерица. Они прошли сквозь чащу, украсившую пухом и божьими коровками железо очков ученого. Открылась полянка. Шувалов узнал появившееся вчера деревцо.
- Абрикосы? - спросил он.
- Нет, - раздраженно возразил ученый, - это яблоня. Рама яблони, клеточная рама ее кроны, легкая и хрупкая, как рама монгольфьера, сквозила за необильным покровом листьев. Все было неподвижно и тихо.
- Вот, - сказал ученый, сгибая спину. От согнутости его голос походил на рык.- Вот! - он держал в руке яблоко. - Что это значит? Было видно, что не часто приходилось ему нагибаться: выровнявшись, он несколько раз откинул спину, ублажая позвоночник, старый бамбук позвоночника. Яблоко покоилось на подставке из трех пальцев.
- Что это значит? - повторил он, оханьем мешая звучанью фразы.- Не скажете ли вы, почему упало яблоко?
Шувалов смотрел на яблоко, как некогда Вильгельм Телль.
- Это закон притяжения, - прошепелявил он. Тогда, после паузы, великий физик спросил:
- Вы, кажется, сегодня летали, студент? - так спросил магистр. Брови его ушли высоко над очками
- Вы, кажется, сегодня летали, молодой марксист? Божья коровка переползла с пальца на яблоко. Ньютон скосил глаза. Божья коровка была для него ослепительно синей. Он поморщился. Она снялась с самой верхней точки яблока и улетела при помощи крыльев, вынутых откуда-то сзади, как вынимают из-под фрака носовой платок.
- Вы сегодня, кажется, летали?
Шувалов молчал.
- Свинья, - сказал Исаак Ньютон.
Шувалов проснулся.
- Свинья, - сказала Леля, стоявшая над ним. - Ты ждешь меня и спишь. Свинья!
Она сняла божью коровку со лба его, улыбнувшись тому, что брюшко у насекомого железное.
- Чорт! - выругался он. - Я тебя ненавижу. Прежде я знал, что это божья коровка, - и ничего другого о ней, кроме того, что она божья коровка, я не знал. Ну, скажем, я мог бы еще притти к заключению нию, что имя у нее несколько антирелигиозное. Но вот с тех пор, как мы встретились, что-то сделалось с моими глазами. Я вижу синие груши и вижу, что мухомор похож на божью коровку.
Она хотела обнять его.
- Оставь меня! Оставь! - закричал он. - Мне надоело ! Мне стыдно.
Крича так, он убегал, как лань. Фыркая, дикими скачками бежал он, отпрыгивая от собственной тени, кося глазом. Запыхавшись, он остановился. Леля исчезла. Он решил забыть все. Потерянный мир должен быть возвращен.
- До свиданья, - вздохнул он, - мы с тобой не увидимся больше.
Он сел на покатом месте, на гребне, с которого открывался вид на широчайшее пространство, усеянное дачами. Он сидел на вершине призмы, спустив ноги по покатости. Под ним кружил зонт мороженщика, весь выезд мороженщика, чем-то напоминающий негритянскую деревню.
- Я живу в раю, - сказал молодой марксист расквашенным голосом.
- Вы марксист? -- прозвучало рядом
Молодой человек в черной шляпе, знакомый дальтоник, сидел с Шуваловым в ближайшем соседстве.
- Да, я марксист, - сказал Шувалов.
- Вам нельзя жить в раю,
Дальтоник поигрывал прутиком. Шувалов вздыхал.
- Что же мне делать ? Земля превратилась в рай. Дальтоник посвистывал, Дальтоник почесывал прутиком в ухе.
- Вы знаете,- продолжал, хихикая, Шувалов,- вы знаете, до чего я дошел? Я сегодня летал.
В небе косо, как почтовая марка, стоял змей.
- Хотите я продемонстрирую вам... я полечу туда. (Он протянул руку.)
- Нет, спасибо. Я не хочу быть свидетелем вашего позора.
- Да, это ужасно - помолчав, молвил Шувалов.- Я знаю, что это ужасно.
- Я вам завидую,- продолжал он.
- Неужели?
- Честное слово. Как хорошо весь мир воспринимать правильно и путаться только в некоторых цветовых деталях, как это происходит с вами. Вам не приходится жить в раю. Мир не исчез для вас. Все в порядке. А я? Вы подумайте, я совершенно здоровый человек, я материалист... и вдруг на моих глазах начинает происходить преступная, антинаучная деформация веществ, материи...
- Да, это ужасно,- согласился дальтоник, - И все это от любви.
Шувалов с неожиданной горячностью схватил соседа за руку.
- Слушайте! - воскликнул он.- Я согласен. Дайте мне вашу радужную оболочку и возьмите мою любовь.
Дальтоник полез по покатости вниз.
- Извините, - говорил он. - Мне некогда, До свиданья. Живите себе в раю.
Ему трудно было двигаться по наклону. Он полз раскорякой, теряя сходство с человеком и приобретая сходство с отражением человека в воде. Наконец, он добрался до ровной плоскости и весело зашагал. Затем, подкинув прутик, он послал Шувалову поцелуй и крик,
- Кланяйтесь Еве! - крикнул он.
А Леля спала. Через час после встречи с дальтоником Шувалов отыскал ее в недрах парка, в сердцевине. Он не был натуралистом, он не мог определить, что окружает его: орешник, боярышник, бузина или шиповник. Со всех сторон насели на него ветви, кустарники, он шел, как коробейник, нагруженный легким сплетением сгущавшихся к сердцевине ветвей. Он сбрасывал с себя эти корзины, высыпавшие на него листья, лепестки, шипы, ягоды и птиц.
Леля лежала на спине, в розовом платье, с открытой грудью. Она спала, Он слышал, как потрескивают пленки в ее набрякшем от сна носу. Он сел рядом.
Затем он положил голову к ней на грудь, пальцы его чувствовали ситец, голова лежала на потной груди ее, он видел сосок ее, розовый, с нежными, как пенка на молоке, морщинами. Он не слышал шороха, вздоха, треска сучьев.
Дальтоник возник за переплетом куста. Куст не пускал его.
- Послушайте,- сказал дальтоник. Шувалов поднял голову с услащенной щекой.
- Не ходите за мной, как собака,- - сказал Шувалов.
- Слушайте, я согласен. Возьмите мою радужную оболочку и дайте мне вашу любовь...
- Идите покушайте синих груш,- ответил Шувалов.
1929 г
среда, 11 ноября 2009
***
Что-то рано в этот раз завела зима метель.
то ли жгет ее обида за апрельскую капель?
то ли просто приуныла, то ль с ноябрьских пьяна?
что-то рано свою песню петь старуха начала.
Что-то рано в этот раз завела зима метель.
то ли жгет ее обида за апрельскую капель?
то ли просто приуныла, то ль с ноябрьских пьяна?
что-то рано свою песню петь старуха начала.
пятница, 09 октября 2009
Почему-то женские фигуры рисовать приятней чем мужские))))
среда, 23 сентября 2009
***
приходят демоны домой
ломают об меня клыки
а я заебаный такой
от своей внутренней тоски...
заебан так что волком вой
хотя мне плакать не с руки
но почему меня трясет
и бьют об стену кулаки?
о Боже мой вот это фарс!
себя не смог я победить
и продолжаю в глубине
тебя по прежнему любить.
приходят демоны домой
ломают об меня клыки
а я заебаный такой
от своей внутренней тоски...
заебан так что волком вой
хотя мне плакать не с руки
но почему меня трясет
и бьют об стену кулаки?
о Боже мой вот это фарс!
себя не смог я победить
и продолжаю в глубине
тебя по прежнему любить.
пятница, 11 сентября 2009
кто я без тебя?
да и не к чему да и не за чем если есть у ней кто-то там еще
но только мне от этого ни как не радостней только сердцу
далеко не все равно.кем бы не был я,не придумывал,все одно
без нее тоска.и не хватит мне силы-смелости чтоб поверить
в то что и так уж есть.жаль...
да и не к чему да и не за чем если есть у ней кто-то там еще
но только мне от этого ни как не радостней только сердцу
далеко не все равно.кем бы не был я,не придумывал,все одно
без нее тоска.и не хватит мне силы-смелости чтоб поверить
в то что и так уж есть.жаль...
вторник, 08 сентября 2009
ГОСПОДИ СОСКРЕБИ С МЕНЯ ЭТУ БОЛЬ!!!Я люблю их всех,шагаю к ним с распахнутыми обьятьями и сердцем,а они уворачиваются от них и.....умирают.
понедельник, 07 сентября 2009
Дали
Летающий мужик шепнул
кивнув на бабу деревянную
что жизнь в нее сейчас он вдул
и нет теперь ее гуманнее
Она скрепяще подошла
и развалилась на соцветия
меня ногами обвила
и погубила на столетия.
теперь я деревянный баб
стою и думаю о случаях
не стоит задавататься так
о том что все таки всех мучает
беззвучным стал былой вопрос
он словно выстрел меж ветвистых рОгов
наверное я тоже бог
среди своих же деревянных бОгов.
Летающий мужик шепнул
кивнув на бабу деревянную
что жизнь в нее сейчас он вдул
и нет теперь ее гуманнее
Она скрепяще подошла
и развалилась на соцветия
меня ногами обвила
и погубила на столетия.
теперь я деревянный баб
стою и думаю о случаях
не стоит задавататься так
о том что все таки всех мучает
беззвучным стал былой вопрос
он словно выстрел меж ветвистых рОгов
наверное я тоже бог
среди своих же деревянных бОгов.
суббота, 05 сентября 2009
Д-о-о-ждь!!!По фиг туфли!!Зонт сломался..Тоже по фиг!!!Д-о-ождь какой же ты теплый!Обнять бы тебя,да никак...
четверг, 03 сентября 2009
а у нас сухой ветер гоняет вяленые листья,какая-то совсем не осенняя осень. В городе ощущение уехавшего цирка.
воскресенье, 30 августа 2009
кому любовь болезнь,кому чувство,а кому-то и наркотик...
четверг, 27 августа 2009
мы начнем с тобой призрачный танец...
я деградирую в своей любви...перехожу на банальности...пора делать сепукку...водка не помогла...аптекаря ко мне пусть даст мне что нибудь от...нее.
я деградирую в своей любви...перехожу на банальности...пора делать сепукку...водка не помогла...аптекаря ко мне пусть даст мне что нибудь от...нее.
понедельник, 24 августа 2009
Hа небе облако-рай, поди его угадай
Hайти, узнать и понять невозможно
Какого цвета и где, скажи пожалуйста мне
Скорее ты там, где сыскать невозможно
А я от мысли дрожу, что никогда не найду
Хочу забыть, убежать, закрутится
Где ты, где ты, облако-рай
Листья надежды мои не роняй
Тоской и грустью лечусь, душой на небо я рвусь
В густом тумане ищу свое счастье
Быть может, кто-то когда мне вдруг откроет глаза
Увижу его сквозь ненастье
Hо нет его и опять не устаю повторять,
Живя надеждой о встрече с тобою
Где ты, где ты, облако-рай
Листья надежды мои не роняй
Облоко рай
авт .Андрей Жигалов
Hайти, узнать и понять невозможно
Какого цвета и где, скажи пожалуйста мне
Скорее ты там, где сыскать невозможно
А я от мысли дрожу, что никогда не найду
Хочу забыть, убежать, закрутится
Где ты, где ты, облако-рай
Листья надежды мои не роняй
Тоской и грустью лечусь, душой на небо я рвусь
В густом тумане ищу свое счастье
Быть может, кто-то когда мне вдруг откроет глаза
Увижу его сквозь ненастье
Hо нет его и опять не устаю повторять,
Живя надеждой о встрече с тобою
Где ты, где ты, облако-рай
Листья надежды мои не роняй
Облоко рай
авт .Андрей Жигалов
воскресенье, 23 августа 2009
мне бы в небо я настолько воздушный мужчина....нет этого мира мне не надо он слишком прост, для того чтобы быть моим(нашим)
пятница, 21 августа 2009
Вот бы из твоего золотого сердца сделать гранату,чтобы она БАБАХНУЛА!! И кровяным взрывом(фонтанищем)обрызгала всех тех которых я когда либо любил.Чтобы каждому осталась капелька моей крови, чтобы поняли что всех их я всегда любил по настоящему,до конца и от всего сердца. Теперь я только понимаю своего отца.ЧЕТЫРЕ жены и все выходили за него замуж по любви,он их тоже любил,и я думаю ,всех по настоящему всех от всего сердца.Кузнец,а я его первый сын.....)))))
***
Лениво дождик моросил
я тупо сочинял куплеты
мой пес молчал-не говорил
беззубо умирало лето.
Лениво дождик моросил
я тупо сочинял куплеты
мой пес молчал-не говорил
беззубо умирало лето.
– Обязательно, – сказал Дровосек. – Ведь это ты сказал, что мой долг – разыскать Нимми Эми и жениться на ней. А я, Ник, Железный Дровосек, всегда готов выполнить свой долг.
– Если девушка хороша собой, то это приятный долг, – отозвался Бут, довольный, что ему предстоит новое приключение.
– Красота вызывает восхищение, но не всегда любовь, – возразил Железный Дровосек. – Например, цветы прекрасны, но никому не придет в голову хотеть на них жениться. Долг же, напротив, – это призыв к действию, хочется тебе действовать или нет. Я откликаюсь на этот зов.
– Я не слышу никакого зова, но тоже готов отправиться в путь, – сказал Страшила, большой любитель путешествий. – Когда выступаем?
– Как только закончим необходимые приготовления, – ответил Дровосек. – Я велю слугам сделать все, что требуется в таких случаях.
Баум Лаймен Фрэнк (c)
– Если девушка хороша собой, то это приятный долг, – отозвался Бут, довольный, что ему предстоит новое приключение.
– Красота вызывает восхищение, но не всегда любовь, – возразил Железный Дровосек. – Например, цветы прекрасны, но никому не придет в голову хотеть на них жениться. Долг же, напротив, – это призыв к действию, хочется тебе действовать или нет. Я откликаюсь на этот зов.
– Я не слышу никакого зова, но тоже готов отправиться в путь, – сказал Страшила, большой любитель путешествий. – Когда выступаем?
– Как только закончим необходимые приготовления, – ответил Дровосек. – Я велю слугам сделать все, что требуется в таких случаях.
Баум Лаймен Фрэнк (c)
среда, 19 августа 2009
ПАВЛИНИЙ ГЛАЗ
Томные ночи Августейшего месяца,природа любуется своей манией величия,люди ползают перед ней на коленях,лежат на песке и плещутся в лужах.Анонимным любовником крадется меж тяжелых ветвей сада неведомый Зевс.Все необычно,как в Гоголевских рассказах.
Боль вернулась,и только она является тем зеркалом на котором записана летопись моей жизни.Вся стекается в центре груди тонкими нитями,и только благодаря им я чувствую что я жив.Не тревожат уже ни зной ни ветер,тупо хлопаю глазами и от всего отворачиваюсь.Жаловаться сейчас ни кто не любит,а мне и некогда...Если бы все чувствовали как я!!
Джульетта послушай!-пытаюсь я сказать прекрасному созданью -как грациозна твоя рука поправляющая растрепавшиеся локоны!-но расфуфыренная незнакомка смотрит на меня округлившимися глазами как на сумасшедшего,шарахается в сторону,и быстро идет дальше,болтая с кем-то по мобильнику.О Господи!О Великий Боже!Не ужели все так плохо?!Не ужели ты дал этот дар мне одному?Не ужели все пропало?Как эти люди не видят всей красоты которая живет меж ними?
-Послушай,послушай,сделай еще вот так глазами.Ну?улыбнись ну?посмотри-но она почему-то закрылась в ванной и орет в истерике и страхе.
-Сука!!ты по-хорошему не понимаешь!!!Почему обязательно надо доводить меня до такого состаяния!!? Опомнился стою с опасной бритвой и долблю ногой в дверь,меня трясет от гнева,а всего лишь хотел красоты.Какая-то минута и мавр на сцене I kill you!I love you!-Дездемона,мать твою.
Бесформенной кучей трясусь и плачу в корридоре ,осев возле двери.Что я сделал не так?Что!?
Гуляют тени ,солнце прошлось по всем окнам ,поиграло клавишами аппаратуры,посмотрело корешки книг,приласкало цветы,и с печальной улыбкой лизнуло супружеское ложе.Все уже не так...Все...Я сижу на кровати спеленутый как ребенок, рукава завязаны вокруг тела,и толстая медсестра кормит меня с ложечки жидкой манной кашей.А я смотрю на белое с решеткой и сеткой окно,там,за ним , бабочка "Павлиний глаз"выписывает невобразимые вензеля,и неистерпимо красиво машет крылышками.
Томные ночи Августейшего месяца,природа любуется своей манией величия,люди ползают перед ней на коленях,лежат на песке и плещутся в лужах.Анонимным любовником крадется меж тяжелых ветвей сада неведомый Зевс.Все необычно,как в Гоголевских рассказах.
Боль вернулась,и только она является тем зеркалом на котором записана летопись моей жизни.Вся стекается в центре груди тонкими нитями,и только благодаря им я чувствую что я жив.Не тревожат уже ни зной ни ветер,тупо хлопаю глазами и от всего отворачиваюсь.Жаловаться сейчас ни кто не любит,а мне и некогда...Если бы все чувствовали как я!!
Джульетта послушай!-пытаюсь я сказать прекрасному созданью -как грациозна твоя рука поправляющая растрепавшиеся локоны!-но расфуфыренная незнакомка смотрит на меня округлившимися глазами как на сумасшедшего,шарахается в сторону,и быстро идет дальше,болтая с кем-то по мобильнику.О Господи!О Великий Боже!Не ужели все так плохо?!Не ужели ты дал этот дар мне одному?Не ужели все пропало?Как эти люди не видят всей красоты которая живет меж ними?
-Послушай,послушай,сделай еще вот так глазами.Ну?улыбнись ну?посмотри-но она почему-то закрылась в ванной и орет в истерике и страхе.
-Сука!!ты по-хорошему не понимаешь!!!Почему обязательно надо доводить меня до такого состаяния!!? Опомнился стою с опасной бритвой и долблю ногой в дверь,меня трясет от гнева,а всего лишь хотел красоты.Какая-то минута и мавр на сцене I kill you!I love you!-Дездемона,мать твою.
Бесформенной кучей трясусь и плачу в корридоре ,осев возле двери.Что я сделал не так?Что!?
Гуляют тени ,солнце прошлось по всем окнам ,поиграло клавишами аппаратуры,посмотрело корешки книг,приласкало цветы,и с печальной улыбкой лизнуло супружеское ложе.Все уже не так...Все...Я сижу на кровати спеленутый как ребенок, рукава завязаны вокруг тела,и толстая медсестра кормит меня с ложечки жидкой манной кашей.А я смотрю на белое с решеткой и сеткой окно,там,за ним , бабочка "Павлиний глаз"выписывает невобразимые вензеля,и неистерпимо красиво машет крылышками.
вторник, 18 августа 2009
НАДО УМЕТЬ ЖДАТЬ
Вот ты его все ждешь,ждешь...Скучаешь по нему,думаешь о нем,потом понимаешь что все это хандра,и скучать перестаешь.Начинаешь эту свою скуку разбавлять адреналином,водкой травой,и при том где-то на задворках своего ума знаешь,что все равно скука-а он так и не пришел.
Идиот.Ведь тут все для него! Стол накрыт,и ломится всякими-якими,кровать расстелена,музыка играет.В конце концов все его ждут,только мало кто себе-тебе в этом признается.
А он приходит к тебе солнечным летним(зимним) утром,когда его совсем не ждешь, сильно обнимает тебя ,и довольный говорит-Ну здравствуй,я пришел.
А ты в немом оцепенении ,с нелепой мыслью"так ведь каникулы-же(отпуск,выходной)", хочешь что-то сказать, но грудь сдавило ,вот тут по середине,и воздуха как
не прискорбно не хватает,и вместо того чтобы крикнуть что нибудь умное,ты сдавленно выдыхаешь - Так вот ты какой-мой пиздец.-и падаешь сгребая ногами половики,
руками отрывая пуговицы на рубашке...И пускай из под твоей головы растекается красное пятно,так как падая попалась батарея,ты лежишь с застывшим счастливым взором и спокойной улыбкой,между кроватью и окном.На-пле-ва-ть,все уже не важно, ведь ты его дождался.
Вот ты его все ждешь,ждешь...Скучаешь по нему,думаешь о нем,потом понимаешь что все это хандра,и скучать перестаешь.Начинаешь эту свою скуку разбавлять адреналином,водкой травой,и при том где-то на задворках своего ума знаешь,что все равно скука-а он так и не пришел.
Идиот.Ведь тут все для него! Стол накрыт,и ломится всякими-якими,кровать расстелена,музыка играет.В конце концов все его ждут,только мало кто себе-тебе в этом признается.
А он приходит к тебе солнечным летним(зимним) утром,когда его совсем не ждешь, сильно обнимает тебя ,и довольный говорит-Ну здравствуй,я пришел.
А ты в немом оцепенении ,с нелепой мыслью"так ведь каникулы-же(отпуск,выходной)", хочешь что-то сказать, но грудь сдавило ,вот тут по середине,и воздуха как
не прискорбно не хватает,и вместо того чтобы крикнуть что нибудь умное,ты сдавленно выдыхаешь - Так вот ты какой-мой пиздец.-и падаешь сгребая ногами половики,
руками отрывая пуговицы на рубашке...И пускай из под твоей головы растекается красное пятно,так как падая попалась батарея,ты лежишь с застывшим счастливым взором и спокойной улыбкой,между кроватью и окном.На-пле-ва-ть,все уже не важно, ведь ты его дождался.